Художник Иван Глазунов считает, что традиции классической живописи сохранились лишь в России, русское самосознание погубили непродуманные реформы, а на уроках истории нужно изучать движения души великих людей. Об этом и о многом другом – в интервью живописца «Русской инициативе»! 

— Друзья, всем привет, это «Кофе вне политики»! Но сегодня это даже не кофе, а, наверное, чай вне политики, с потрясающим Иваном Ильичом Глазуновым. Иван Ильич, добрый вечер, хорошо, что мы с вами встретились! У вас такая красота, просто невероятно…

— Да, у нас красиво. Само здание (прим.ред. — Российская академия живописи, ваяния и зодчества имени Ильи Глазунова) – исторический памятник, здесь в дореволюционной России было училище ваяния и зодчества. Здесь был и Саврасов, и Левитан, и Нестеров, и масса других имён русской живописи. Они обучались и преподавали в залах, которые потрясли бы даже при нашем нынешнем великолепии. Залы, говорят, Баженов строил, хотя по документам этого нет, но есть такая легенда московская. Здесь были пилястры, расписные потолки и все радости русского классицизма. Но после училища живописи, ваяния и зодчества был ВХУТЕМАС, про который сейчас особенно почему-то любят говорить. На самом деле они после революции порядочно разорили здание, и в сталинскую эпоху их прикрыли, потому что ВХУТЕМАС стал неугоден. После этого в 90-е годы была полная разруха. Потом Илья Сергеевич, царствие небесное, пробил это здание под возобновление художественной жизни.

— Академия выпускает художников, другие училища выпускают художников. Почему у нас в домах не у всех есть картины?

— Я думаю, сейчас немного чаще стали встречаться картины в интерьерах. Надо понимать, что люди любили раньше. Например, «Три охотника» – классика такая советская была. Иногда Васнецова из журнала «Художник» вырезали, вставляли в буфет за стекло. Илью Сергеевича, кстати, люди любили. Обычно «Два князя» я встречал или что-то из иллюстраций Достоевского, вырезанное и в рамочке. Потому что люди находили в них отклик. Отклик не просто эстетический, а отклик на какой-то вопрос – кто я, где я, что я люблю и где моя скрепа. Когда художник попадает в понимание любого человека, необязательно эстетически подкованного, он становится популярным, его любят.

— Для художника важно, чтобы его любила власть или народ? И может ли быть одно без другого?

— При царе такого разделения не было. Знаменитые «Бурлаки на Волге» были куплены великим князем. Там такая критика существующего строя! Илья Ефимович Репин всегда выступал с критиканством в своих образах. Художники всегда чувствовали себя довольно независимо, иногда они очень нелестно отзывались о представителях, как сейчас говорят, власти, хотя это были не просто представители власти, это были представители правящей династии. Для меня лично это разные вещи. И художника уважали не за то, что он делает что-то на потребу, его ценили как мыслителя.

— А сейчас как? Я была на вашей выставке в Госдуме, там работы студентов, которые учатся у вас в академии. Что вы хотели сказать или показать этой выставкой? О чём, может быть, не получилось сказать?

— В Думе была немножко селекционированная выставка из дипломов, наиболее ярко показывающих тему служения родине.

— Сейчас от молодёжи как-то не ждут классических сюжетов либо сюжетов, связанных с патриотизмом, а там были работы высокие, которые даже сейчас можно отнести к работам серьёзным, как мне кажется.

— Спасибо, это очень приятно слышать. Потому что мне бывает трудно что-то оценить в отрыве от всего, что связано с академией. Но у нас, действительно, некий оазис, потому что люди работают не из-под палки, их никто не заставляет писать богатырей, бояр и святых.

— Но они могли и что-то более современное написать…

— И современные работы есть, но всё равно у нас есть своя линия. Есть, во-первых, основная идея, которую ещё отец заложил – сохранение русской школы живописи, русской школы скульптуры, реставрации. Всё это незыблемо установилось в наших стенах.

— А ваша выставка в Италии, которая была отмечена итальянскими СМИ и произвела настоящий фурор?

— Дело в том, что в Европе уже была школа. Император посылал в Италию так называемых пенсионеров, но это были молодые выпускники. Нам европейская школа досталась в таком её виде XVIII-XIX века, и мы её понесли, как мы её поняли. Но есть такие профессиональные вещи, которые надо блюсти. Это, например, грамотный академический рисунок. Эта вещь интернациональная, она или есть, или её нет. То есть никакое срисовывание не заменит рисования натуры с карандашом на вытянутой руке. Или лепка формы, лепка именно тональная – такие вещи, которые, к сожалению, сейчас ушли из многих академий.

— Можно ли сказать, что они ушли из Европы, но сохранились у нас?

— Так и есть. Вот эти известные декларации XX века – сексуальная революция, свобода личности, права человека, human rights – там все на них были помешаны…

— Они не дают ожидаемого эффекта.

— Наверное, да. Потому что мир не совершенен. Но что произошло в этой связи с академиями. Свобода личности – самовыражайся! Работай, тебя не надо учить! Ты ценен как человеческая единица. Безусловно, так и есть. Как выглядит типичная европейская академия? Стоит очень красивая натурщица, огромный зал, дворец просто. Стоят люди, кто режет холст бритвой, кто ставит каракули из баллончика, кто вырисовывает какие-то половые части два на три метра, а педагог ходит и подсказывает, как лучше самовыразиться. Это совершенно уже не то понимание искусства и школы, которое сохранилось у нас. У нас оно сохранилось и благодаря, и вопреки.

— Почему нам удалось его сохранить?

— Ну, во-первых, мы можем напрягаться.

— Потому что нам сложно жить?

— И поэтому тоже. Потом у нас авангард был, он в сталинское время прекратил существование, потому что Сталину надо было славить начальство в доступной для него форме. А это надо делать методом реалистического искусства. Появился лживый соцреализм.

— Кстати, когда художник рисует портрет какого-либо политика либо начальника, это можно назвать искусством, или это такая конъюнктурная история?

— Да нет, почему, он же человек, можно назвать искусством. Веласкес писал короля – писал живого человека, и этот взгляд… в музее «Прадо» очереди стоят, по интернету трудно записаться. Потому что хотят видеть живое. Вот это у нас, может быть, ещё сохранилось.

— Иван Ильич, в финале хотелось бы такой риторический вопрос поднять. Можно ли воспитать через искусство патриотизм, любовь к родине? Возможно ли это сделать через передачу художественных образов, и каких, например?

— Я против насильственного вливания. Оно никогда ничего хорошего, кроме конъюнктуры, не даёт. Но при последовательном вливании культуры в человека он встаёт на позиции, когда ему дорого что-то. Он понимает, кто я, где я, на какой земле я стою, где я родился – то, что в советское время долго выжигалось. Патриотизм – это семья, это история, это связь с предками, это вода и воздух, которым ты дышишь. От настоящего патриотизма должен маслиться слезою глаз. Если это по трубе какой-то, пионерской зорьке, то получается казённо, надуманно и фальшиво. Это большинство людей видит. А когда это глубоко и пронизано личным чувством, как у ребёнка к родителям, тогда это совсем другой патриотизм, вот такой коренной. И русская живопись с этим всегда была связана. Русская литература, русская музыка, высокий русский стиль. Это что-то такое труднообъяснимое, но очень большое, в которое человека надо окунуть.

— Почему у нас такая любовь к иностранному и такое отрицание самих себя, зачастую даже болезненное, и абсолютно несправедливое?

— Это, скорее всего, достижение эпохи, когда лучшие силы были вызваны в Россию из-за границы и образовали некую касту такую. Я сам из такой семьи. Бенуа (прим. авт. – мать Ивана Глазунова – художница Нина Александровна Виноградова-Бенуа) – французы, приехавшие на русскую службу. В те времена они все здесь обрусели, стали частью движения империи вперёд. Тем не менее, из-за недодуманных реформ у них появилось чувство ущербности, понимание себя как человека второго сорта. Потом, конечно, на это наложил свой отпечаток страшный ХХ век.

— Но как от этого избавиться? Как сделать так, чтобы мы начали себя уважать, начали ценить то, что у нас есть?

— Любить русскую историю. Изучать её тщательно и подробно. Не как написано в «Википедии», а как изложено лучшими русскими историками.

— Достаточно ли для этого того, что делает сейчас государство?

— Делает много, но надо больше. Потому что историю надо не просто пройти и получить отметку, тем более, на ЕГЭ. История – это движения души под эпохами и деяниями личности, вот что нужно изучать. Движения души тех или иных великих людей. Для художника это огромный простор для создания образов. Потом, к искусству надо приучать детей…

— Ещё до школы начинать…

— У нас нет сейчас этой системы. У нас есть училища, но в училищах уровень не сильно повышается. Есть художественные школы, есть то, что называется современным искусством, где детям какую-то арт-систему навязывают. Грубо говоря, обклеивают туалетной бумагой какие-то табуретки вместо того, чтобы научить рисовать «папа-мама-домик-дым из трубы».

— Иван Ильич, ну вот как раз наша организация «Русская инициатива» — мы объединяем русскоговорящих по всему миру — выступает с инициативами в том числе и по патриотическому воспитанию, воспитанию любви к искусству. Поэтому то, что вы говорите, для членов нашей организации абсолютно созвучно. Одна из наших инициатив как раз посвящена внесению слова «подвиг» как мы его слышим в международные словари. Потому что подвиг у нас не только военный, это ещё и сподвижничество. Так вот в этом смысле вы – наглядная иллюстрация слова «подвиг», потому что продолжаете делать для русского искусства то, что начинал ваш отец.